В нашей квартире на первом этаже не было балкона. И это упущение советского модернизма доставляло немало хлопот моей маме. Большое корыто, в котором было откупано двое младенцев, некуда было деть и оно висело в ванной на здоровом гвозде, аккурат возле вентиляционного окна. А напротив него большое зеркало и вся эта конструкция в ванной сыграла в моей жизни немаловажную роль.
В нашей семье все обладали идеальным музыкальным слухом, и только меня нашли в берлоге, где на моем ухе отлично выспался медведь.
Когда в очередной раз моя музыкальная семья собралась за большим столом и затянула любимую песню:
«Мисяць на нэби, зироньки сияють,
Тихо по морю човен плывэ.
В човне дивчина писню спивае,
А козак чуе, серденько мре.»
Я тоже решила подпеть, но при этом нарушила стройный хор и меня попросили заткнуться.
От горя и обиды я ушла в ванну, закрылась изнутри и заорала во всю глотку:
«Мисяць на нэби…»
И в этот момент корыто на стене ожило! Оно издавало такое звонкое эхо, что мой голос казался мне ангельским и было все равно, что этот ангел низвергнут в ад за непопадание в ноты.
Орала я там полчаса не переставая, пока моя семейка в полном составе не извинилась за нанесенную мне детскую травму. С тех пор я пела отдельно от семейного хора, вдобавок включая музыкальное сопровождение — струю воды льющуюся в огромную железную ванну, которую можно было настроить на нужный мне лад.
Если я включала кран на полную мощность, то вся сила оркестра Советской армии и военно-морского флота меркла перед этими звуками и тогда под сводами ванной комнаты звучала песня «Маруся от счастья слёзы льет»! Можно было придать звучанию струи мелодичность флейты если по стеночке пустить тоненькую струйку воды. Под эту нежную мелодию особенно хорошо получалась лиричная — «Ничь така мисячна».
Я закрывалась в ванной и выводила арии из опер почище самого сатаны. Но так, как ванная примыкала к кухне, то моя мама выдерживала мои концерты не долго. Она подходила к ванной и задавала мне вопрос:
— Доченька, скажи чего ты хочешь, я все куплю.
Я прекращала пытку пением и выдвигала свои требования. Так мне было разрешено приходить домой позже девяти и играть с мальчишками в «казаки-разбойники», а так же не носить кружевные шелковые юбочки и бантики. К шантажу песнями подключалась соседка сверху, тетя Маня, которая через вентиляционную трубу тоже страдала от моих вокализов. В ее широкую пазуху, кроме огромной груди ни разу не видевшей лифчик, еще умещалась огромная добрая душа, заначка от мужа, туго перетянута носовым платком и трепетное, просто-таки всепрощающие отношение к детям.
Она была вхожа в каждую квартиру нашего дома и заходила к соседям без стука. Привычка запирать двери на засов тогда еще не прижилась в домах. В квартиру сперва проникали ее бюст и голос, а уже потом появлялась сама тетя Маня.
— Валя, я очень понимаю, что твое дитя талантливее самой Марии Биешу, но ее оцинкованный дискант делает мне приступ падучей и страшное недержание! Когда она начинает петь я не попадаю вытереть себе папиром тухес…
Валя, что она хочет в этот раз, Валя? Купи ты ей тот велосипед наконец или отдай в церковный хор вместе с корытом и пусть она им там будет изображать грешников на сковородке! Если её услышит атеист, он тут же сделается набожнее самого дьякона.
Валя, купи дитю велосипед, иначе я забуду закрутить кран в ванной и уйду на работу, и твоему кафелю на потолке в ванной приснится капец! Это ж надо такое придумать — кафель на потолок зашпандорить, это ж какой прораб тебе такое посоветовал?
У тебя дите и так орет как скаженное, а шо будет если ей на голову кафель упадёт? Валя, я не выдержу столько песен и в один день сама прыгну пару раз, шоб её тем кафелем придавило уже!
Так мы и жили… Корыто служило маминым стратегическим объектом, только в нем было удобно стругать капусту для засолки и потому выбросить его было нельзя, а я пожинала плоды своего творчества. И все было хорошо, но тут вдруг у них случилось.
Сын тети Мани, Боричка, женился! Взял девушку видную, образованную, но очень худую. Тетя Маня не желала видеть этот «Суповой набор» в своей квартире, а Боричка не желал себе другой супруги.
— Валя, ты видела что привел в дом этот паразит? Я его отдала учиться в мединститут не для того, чтобы он скелеты домой тащил, а чтобы он стал уважаемым человеком. Валя, как можно уважать доктора если за ним по пятам ходит смерть с косой? А что мне родит эта доходяга, в каком месте она будет носить детей? У нее подбородок и сразу под ним ноги, где там это все поместится я тебя спрашиваю?
А если, не дай бог, завтра голод, скока ей там осталось? Валя, ты видала ее ребра, они торчат в разные стороны. А когда она спит на крахмальной простыне, та даже не мнется, Валя. И ещё, слушай меня, корми свою певицу получше! Смотри, у неё тоже мослы кругом торчат. Не дай боже, вырастет и будет как моя невестка!
Валя, как ты чистишь рыбу, выними с нее кишки и обмакни густо в муку, иначе риба выпустит тебе на сковородку всю юшку и будешь кушать одни кости и шкуру! — Дальше разговор переключался на кулинарию и мне становилось неинтересно.
Спустя полгода после Боричкиной женитьбы тетя Маня поняла, что выжить из дому невестку у неё не получится, и они решили разменять свою шикарную трёшку на две квартиры в разных концах города.
Мама строго-настрого запретила мне петь в корыто, чтобы не отпугнуть потенциальных соседей, которые приходили смотреть квартиру сверху.
Я терпела и как-то даже отвыкла петь.
Но однажды родители ушли в гости и я осталась дома одна на всю ночь. И надо сказать, что в это время появился фильм, от которого у всех девочек пошла кругом голова — «Д»Артаньян и три мушкетера»! Эти песни я выучила наизусть, от образа благородного Атоса я была сама не своя, и меня так и тянуло спеть в корыто самую лирическую из песен кинокартины.
«Щедра к нам грешникам земля,
А небеса полны угрозы!
Кого-то там еще тра ля ля ля
Перед грозой так пахнут розы!»
И припев:
«А–ааа-аа-ааа-аа-а-а-а-а-а» (и так пять или десять раз)
Куплет надо было петь тихо, зловещим шёпотом, а припев орать во всю луженую глотку.
Но я не просто так пошла петь. Я нарядилась и накрасилась как Констанция! Надеюсь, вы помните тот её образ на фоне голубого неба, и я тоже себя представляла летающей в облаках в белом воздушном одеянии, с копной густых волос!
Усердно послюнявив мамин чёрный карандаш, я нарисовала себе густые брови. Под них не пожалела голубых теней, а ярко-алая помада обрамляла губы. Контуры губ бровей и век у меня получились очень условные, брови встретились на переносице, тени заползли на лоб, а губы начинались рядом с ушами и заканчивались на подбородке. Волосы начесала, сбрызнула лаком, чтобы это подобие отходов макаронной фабрики не развалилось. Потом надела мамину белую кофточку «летучая мышь», которая мне доходила до пят, а туфли на каблуках с острыми носами завершали образ.
Взяла в руки расческу, приняла красивую, но неудобную позу у зеркала и начала петь в расческу, под аккомпанемент воды. Эхо в корыте мне показалось недостаточно точным и я потянулась поправлять его, не прекращая петь:
«А-ааа-аа-ааа-аа-а-а-а-а …»
И в этот момент гвоздь не выдержал, корыто рухнуло с грохотом, я не удержалась на каблуках и схватилась за полку, на которой стоял тальк в огромное круглой коробке… Очнулась я на полу — вся в белом тальке, придавленная корытом и когда все стихло, я услышала в вентиляционном окне:
«А-ааа-аа-ааа-аа-а-а-а-а …» — это был Атос и он мне отвечал.
Трухнула я тогда сильно, ведь одно дело, когда Атос у тебя в мечтах и совсем другое, когда в вентиляционном окне. Я рванула, что было сил, в сторону выхода, выбежала из квартиры на лестничную площадку, а сверху навстречу мне бежал он, мой Атос, юный, красивый, голубоглазый блондин!
Увидев меня, он запел еще громче.
Он летел по воздуху прямо в мои объятья и сцепившись, как пара змей, мы выкатились из подъезда прямо в клумбу!
…Прошло еще немного времени. Новый сосед сверху, которого в ту ночь родители тоже впервые оставили одного, перестал бояться громких звуков, и мы еще много лет дружили, ходили в один класс, а потом я провожала его в армию и обещала ждать.